Дионисий Золотов и VIP-камеры «Матросской тишины»: миф или реальность

На всей территории России имеется немалое количество следственных изоляторов, в которых содержится определенное число подозреваемых, обвиняемых в совершении того или иного преступления. В них заключаются под стражу арестованные, дела которых приняты в производство органами следствия и дознания, а также осужденные по различным уголовным статьям, обвинительные приговоры в отношении которых пока не вступили в силу. Задачей таких учреждений является создание условий, при которых не будет возможности обвиняемому или подозреваемому лицу скрыться от суда и следствия, а тем, кто уже осужден, избежать своего наказания.

Изолятор номер один

Одним из таких заведений является известное на всю страну СИЗО «Матросская тишина», которое находится в столице на одноименной улице. Старое здание появилось в конце восемнадцатого века. В нем располагался смирительный дом, а почти через сто лет оно стало называться Московской исправительной тюрьмой. На то время там содержали сто пятьдесят женщин и триста мужчин. В начале двадцатого века были построены новые тюремные здания. После революции там содержали несовершеннолетних осужденных. После Великой Отечественной войны до 1953 года в одном из корпусов находились военные преступники. Уже в 1956-м здание переименовали в следственный изолятор.

В целях улучшения

В восьмидесятых годах прошлого века в СИЗО «Матросская тишина» была проведена реконструкция, в переоборудованных корпусах разместили больницу. В ней получают лечение по многим профилям заключенные из всех следственных изоляторов, которые находятся на территории столицы. Также учреждение имеет одну на весь город комнату для психологической разгрузки. Ее облицовка выполнена из минерала шунгита, который обладает лечебными свойствами. При помощи него с человека снимается физическая и психологическая нагрузка. В девяностых годах была построена собственная столовая.

Побеги из учреждения

За все время существования объекта СИЗО 1 «Матросская тишина» из него были совершены три удачные попытки бегства. Первый случай отмечался в 1995 году, связан он с участником преступной курганской группировки Солоником. Второй побег совершил в 2004 году гражданин Украины Ершов, который был наркозависимым. И в 2013 году бежал осужденный за двойное убийство и кражу Топалов. Но все, кто решился на побег, в скором времени были задержаны, и возвращены в места заключения.

В следственном изоляторе содержались многие преступники, которые проходили по самым громким делам.

Удивительный побег удалось совершить Топалову. Он при помощи обычной ложки смог увеличить отверстие для вентиляции СИЗО «Матросская тишина» в камере. Фото его побега были сделаны благодаря использованию материалов с камер видеонаблюдения. Позже их распространили в открытых источниках. Выбравшись на крышу и используя самодельную веревку из простыней, Топалов перебрался на стену и сбежал. Правда, пребывание на свободе было недолгим, уже через сутки преступник был пойман.

Матросская Тишина. Знакомство

Тюрьма производит тяжелое, гнетущее впечатление. Тюремщики явно не радуются моему приезду. После недолгих препирательств подписываются какие-то бумаги, и меня сдают с рук на руки. Тюрьма принимает меня. Странное и зловещее место. Место горя и скорби, зла, отчаяния и боли. Место, где сплетаются воедино все человеческие пороки. Меня всегда удивляли сомнительные праздники работников ФСИН. Не так давно с помпой отмечали юбилей Владимирского централа, которому исполнилось сто лет. Пригласив многочисленных гостей и журналистов, тюремщики хвастались тем, что у них сидели Даниил Андреев, Русланова и другие незаконно осужденные известные люди. Здесь постыдиться бы надо, а они на полном серьезе этим гордятся. Что тут скажешь?

Меня заводят во внутренний дворик тюрьмы, где я долго чего-то жду. Я уже не знаю, сколько сейчас времени — ему потерян счет. Часы, по каким-то непонятным причинам являющиеся запрещенным в тюрьме предметом, изъяли у меня еще в Бутырке и «забыли» вернуть. Мне кажется, что проходит целая вечность. Меня заводят внутрь тюрьмы и закрывают в «стакане» — маленьком темном помещении, где можно только стоять. Нет, там есть подобие лавочки — дощечка шириной сантиметров десять, прикрепленная к стене и, очевидно, предназначенная не для сидения, а для издевательств. Уверен, какой-то специалист НИИ ФСИН (а такой на самом деле существует!) написал как минимум кандидатскую диссертацию на тему вроде такой: «Влияние нечеловеческих условий содержания на раскрываемость преступлений». Действительно, из тюрьмы многие мечтают поскорее уехать на зону. Не был исключением и я, но об этом позже.

В стакане я простою очень долго. Меня выводят на медосмотр, где хмурый санитар огромным шприцем с тупой иглой берет из вены кровь для проверки на ВИЧ. Внимательно посмотрев на меня, он почему-то делится со мной своей бедой.

«Не нравится мне здесь работать, аура плохая», — в задумчивости он неожиданно обращается ко мне.

«А где до этого работали?» — интересуюсь я.

«В морге», — отвечает он и тяжело вздыхает.

Из нашей камеры по тюремной арестантской дороге уходит прогон по всей тюрьме — малява: мол, заехал к нам первоход, ранее не сидевший Володя Переверзин из Чертаново

Мне делают снимок «на память», в личное дело, и опять берут отпечатки пальцев. Выдают видавший виды матрас, белье, ложку, кружку, миску и ведут в камеру. Малый спец, камера 412. Я хорошо помню этот момент — он намертво врезался в мою память. Это была уже настоящая тюрьма. Открылись тормоза — дверь, — и я вхожу в камеру. Тусклый свет, веревки, натянутые вдоль и поперек, на которых сушатся вещи, которые по определению не могут высохнуть из-за перенаселенности камеры и только пропитываются специфическим запахом. Разбитые стены. Люди везде, они заполняют все пространство. Теснота неимоверная. Словно я в час пик зашел в переполненный автобус. Кто-то стоит, кто-то сидит, кто-то лежит. Разруха полная. Такого я не видел даже в кино.

В камере находится восемь двухъярусных железных кроватей, стоящих вплотную друг к другу, на сорок человек. Мест не хватает, спят по очереди. Я вхожу, здороваюсь, спрашиваю, кто смотрящий. Это человек из арестантов, отвечающий за соблюдение тюремного уклада жизни — не установленного администрацией, то есть не мусорского режима, а людского порядка. Мы знакомимся. Женя — Художник — арестант со стажем, наркоман, у него ВИЧ. На свободе работал реставратором, окончив специализированное училище. Арестован по статье 158 (кража). Узнав, что я впервые попал в тюрьму, он проводит ликбез. Не здороваться за руку с обиженными (есть такая каста неприкасаемых среди арестантов), не брать у них ничего из рук, не пользоваться туалетом (дальняком), когда кто-то ест. Правила, в общем-то, просты и понятны.

Я рассказываю о себе — кто и откуда. Из нашей камеры по тюремной арестантской дороге уходит прогон по всей тюрьме — малява: мол, заехал к нам первоход, ранее не сидевший Володя Переверзин из Чертаново, по статьям 160 и 174.1. Делается это везде и всегда, для того чтобы спросить и наказать арестантов за прошлые проступки и грехи. Тюремное сообщество живет по своим, подчас более справедливым — людским — правилам жизни. Здесь ничего невозможно скрыть. Находясь двадцать четыре часа в сутки под пристальным вниманием сокамерников, ты становишься полностью понятен окружающим. Я вливаюсь в тюремную жизнь. Мне выделяют шконку, где можно отдохнуть. Спать не хочу, хотя пошли уже четвертые сутки бодрствования. Мы долго разговариваем с Женей. Мне он симпатичен и интересен. Здесь он рисует открытки для всей тюрьмы. Он уважаем и востребован. Благодарные зэки пересылают ему по канатным дорогам чай и сигареты. Здесь у каждого своя роль. Есть дорожник — человек, стоящий на тюремной дороге и отвечающий за тюремную неофициальную логистику. Постепенно я знакомлюсь с другими обитателями камеры.

Другой мой сокамерник, Виктор, утверждал, что закончил ВГИК, режиссерский факультет. Он эрудит и алкоголик, арестован по статье 319 (неповиновение сотруднику милиции) — здесь это одна из самых уважаемых статей. Иными словами, он дал участковому в морду, за что и был арестован. Виктор — мастер художественного слова и пишет для своих сокамерников витиеватые письма, которые те уже от своего имени отправляют на волю возлюбленным.

В камере не хватает всего. Не хватает воздуха, еды, свободного пространства, чая, сигарет. Нет ни книг, ни газет, ни телевизора, радио запрещено. Зато есть масса свободного времени. Каждый пытается хоть чем-то себя занять, скоротать время. Бесконечные разговоры, порой абсолютно бессмысленные и пустые, а иногда и очень интересные. Я разговорился с молодым парнем, он такой же, как и я, первоход. Студент юридического факультета МГУ. Приехал из Иваново и поступил на бюджетное отделение. Он лимоновец. Его арестовали за захват кабинета в здании Администрации президента. Ребята зашли в здание, используя строительный пистолет, забаррикадировались в одной из комнат и вывесили из окна плакат «Долой Путина». Шили им статью «попытка вооруженного захвата власти». Им светил срок до двадцати пяти лет! Что это? Особое рвение следователя, страдающего психическим заболеванием, или стремление полного идиота выслужиться? Про свои обвинения, про похищенные тринадцать с половиной миллиардов долларов и отмытые восемь с половиной я тогда еще не знал, и на вопрос, за что меня закрыли, не мог дать вразумительного ответа. Позже я узнаю, что история о вооруженном захвате власти закончилась относительно благополучно. Этих ребят осудили по «хулиганке», дав незначительные сроки.

С изумлением и непониманием наблюдаю, как мои сокамерники борются с неведомой мне напастью — вшами

Я начинаю обживаться в камере. Наконец-то меня находит адвокат. В этот же день мне приносят передачу со всем необходимым. Мыло, зубная щетка, паста, сменное белье, чай, кофе, сладкое. Перебирая эти сокровища, я ловлю завистливые взгляды сокамерников и ощущаю необыкновенное чувство гордости и радости, чувство уверенности в завтрашнем дне. Я понимаю, что не один, осознаю, что меня поддерживают, обо мне заботятся. Это чувство я пронесу через все эти годы.

Жизнь начинает налаживаться. В тюрьме принято делиться. Получил передачу — отдай на общее. А общее будет перераспределено смотрящим по камере среди нуждающихся, которых большинство. В первый раз я высыпаюсь, проваливаясь в полное забытье. Сплю раз в трое суток. В камере стоит шум и гам, который сливается в постоянный гул, не дающий уснуть. Пока не дойдешь до состояния полного изнеможения, не заснешь. На клопов и тараканов, которыми все кишит, я не обращаю никакого внимания. Зато с изумлением и непониманием наблюдаю, как мои сокамерники борются с неведомой мне напастью — вшами. Самодельным кипятильником они кипятят в тазике белье, спичками прижигают швы на вещах, где скапливаются эти насекомые. Наблюдаю я недолго, до того самого момента, пока сам не ощущаю, что по мне кто-то ползает. Снимаю футболку и с ужасом вижу уже не один десяток насекомых, мирно пасущихся в моем белье, а также множество отложенных яиц. Я с энтузиазмом включаюсь в эту борьбу. Победить вшей в тех условиях невозможно, но нанести серьезный урон противнику в локальном конфликте — вполне осуществимая задача.

Приближается Новый год — 2005-й. Камера живет своей жизнью. Раз в неделю нас водят в душ, который почему-то упорно называют баней. В душевой неимоверная грязь, стены в какой-то слизи, на полу лужи. Некоторые арестованные вообще не выходят из камеры: неизвестно, что лучше — грязь или какая-нибудь инфекция из душа. Мне чудом удается избежать и того, и другого. В тюрьме положена ежедневная часовая прогулка. Тюрьма днем спит, поэтому на прогулку выходят два-три человека. Я радуюсь любой возможности выйти из камеры. Хоть на час, но сменить обстановку. Увидеть небо, хотя бы и через решетку, вдохнуть глоток свежего морозного воздуха. Меня уже не смущают надзиратели, ходящие по периметру забора, окружающего прогулочный дворик. В глаза бросается надсмотрщик женского пола, с причудливой конструкцией на голове: черные волосы наполовину прикрывает сдвинутый набок огненно-рыжий парик, который, в свою очередь, накрывает форменная шапка. Как правило, здесь работают жители других областей, приезжающие на смену или живущие в ведомственных общежитиях.

Мы гуляем с Денисом О. Он идейный лимоновец и готов сидеть. С его коллегой по попытке «захвата власти» я уже знаком. Денис — молодой, хороший, образованный парень, закончивший Калининградский государственный университет по специальности «учитель истории», и его позиция вызывает у меня уважение. Во время прогулки он отжимается и подтягивается, готовясь к выпавшим на его долю испытаниям: тогда ему светило до двадцати пяти лет тюрьмы! Мы общаемся. Мне интересно, чего и как они хотят добиться. Понятно, смены власти. А дальше что? Никакой программы, только лозунги: «Разрушить все до основанья», «Кто был ничем, тот станет всем…» Все понятно, мы это уже проходили. Прогулка заканчивается, и мы возвращаемся в камеру. Завтра Новый год! Первый Новый год в неволе. Несколько человек в камере получают передачи. Мои родственники оплатили доставку из тюремного магазина, и мне приносят сок, конфеты, шоколад, пряники, колбасу. Тюремную баланду есть пока не могу, сижу на хлебе и чае, чувствую, как стремительно снижается вес. «Отлично, похудею», — говорю я сам себе, пытаясь найти положительные стороны в пребывании здесь.

Полочки, любовно склеенные зэком для того, чтобы хоть как-то приукрасить убогий быт, безжалостно срывают и выкидывают за пределы камеры

Камера готовится к празднику. Разделена на части снедь, заварен чифирь, поделены конфеты и шоколад. Все находятся в легком нервном возбуждении. Каждый надеется, что этот новый год принесет удачу, будет последним в тюрьме. Мое пребывание здесь я еще считаю недоразумением. Я пока еще уверен, что освобожусь через несколько месяцев. Предположить, что у меня будет целых семь таких праздников, я не могу. Легкомыслие меня спасает, а надежда помогает жить.

Время тянется очень медленно. Через разбитое окно и решку (решетку) мы слышим Новый год! Отдаленные звуки салюта доносятся до нас, а если вглядеться, то за решеткой видны его отблески. Мы радуемся. После Нового года наступают десять дней тишины. Мертвые дни здесь, как я их называл, и выходные дни там, на свободе. В это время тебе не принесут передачу, не придет адвокат с хорошими новостями, которых ты всегда ждешь.

Неожиданно грянул шмон. Открываются тормоза, и в камеру заскакивают надзиратели. Нас всех выводят на продол (в коридор) и сажают в клетку. Я с удивлением наблюдаю, как из двери вылетает нехитрый скарб арестованных, который считается неположенным, летят какие-то вещи, сыплются самодельные карты. Полочки, любовно склеенные зэком для того, чтобы хоть как-то приукрасить убогий быт, безжалостно срывают и выкидывают за пределы камеры. Шмон так же внезапно заканчивается, и мы возвращаемся в камеру. Там погром. Все перевернуто. На полу гора вещей — тюремщики вытряхнули содержимое наших сумок в одну большую кучу и все перемешали. «Вот суки», — говорю я и начинаю искренне ненавидеть мусоров. Мы долго разбираемся, молча выискиваем свои вещи. В камере стоит тишина. Проходит немного времени, и все возвращается на круги своя. Жизнь продолжается.

Я переживу сотни подобных шмонов. Были случаи, когда надзиратели банально воровали мои вещи, не гнушаясь присваивать майки, ручки и сигареты. Бывало, что обыски проходили вполне культурно, в рамках приличий. Но привыкнуть к этому, принять это я так никогда и не смог. Меня всегда, до последнего дня эта процедура коробила и вызывала чувство брезгливости.

* * *

Несмотря на антисанитарию и бытовые неудобства, я не был морально подавлен. Мы все были очень разные, пропасть разделяла нас. На свободе я бы никогда не встретился с людьми, находящимися со мной в одной камере. Но здесь, в тюрьме, мы жили дружно, общим интересом, объединенные одной бедой.

Стук железа о железо. Продольный называет мою фамилию. «Без вещей», — говорит он. Я выхожу из камеры, и мы идем по длинным и запутанным коридорам Матросской Тишины. Опять закрывают в стакан. Ждать приходится недолго. Вскоре открывается дверь, и меня опять куда-то ведут. Рядом вижу других арестантов. Я спрашиваю конвоира: «Куда идем?» — «На короткое свидание», — отрезает он. Нас заводят в небольшое убогое помещение с длинным столом, на котором расставлены телефоны. Перед каждым телефоном стул. Я сажусь на один из них и вижу перед собой решетку и окно с грязными стеклами. За окном такая же комната, такой же стол, те же телефоны. Открывается дверь, и я вижу, как вбегают в комнату люди и начинают отчаянно метаться, пытаясь найти своих близких. Время ограниченно. Я вижу свою жену, вижу отца, который бросается к телефону, стоящему напротив меня. Почти ничего не слышно. Стоит шум, все стараются перекричать друг друга. Я не слышу, а скорее читаю по губам вопрос: «Как ты?» Изо всех сил стараюсь улыбаться, но, наверное, выгляжу потерянным. У меня ком в горле, я не могу говорить. Свидание заканчивается. Мне кажется, что не прошло и пяти минут, хотя оно длилось целых тридцать. Мне очень больно и тяжело, физически плохо. «Главное, что все живы и здоровы», — успокаиваю я себя. Так близко я видел отца в последний раз. Он умер во время суда, не дождавшись меня.

Издевательства и унижения сопровождают близких весь наш срок — с первого и до последнего дня. Очередь, чтобы сдать передачу, очередь, чтобы зайти на свидание, обыски и огромное количество надуманных неудобств, с которыми они вынуждены мириться.

Как и я, Лебедев еще не знал, что он — мой «подельник»

* * *

Я долго прихожу в себя после первого свидания. Не проходит и нескольких дней, как меня опять куда-то вызывают. На этот раз с вещами. Вечер. Переводят в другую камеру. Дают время собраться. У меня щемит сердце, я не хочу покидать эти стены, этих людей, с которыми уже сблизился. Но иного выхода нет. Сворачиваю матрас и собираю вещи. Прощаюсь с ребятами, с которыми я прожил в буквальном смысле бок о бок больше месяца.

Опять бесконечные коридоры с тусклым освещением. Мы спускаемся в какой-то подземный тоннель, соединяющий корпуса. Мы идем в шестой корпус Матросской Тишины. Камера 601, шестой этаж. Мой сопровождающий не может найти продольного, у которого находится ключ от камеры. Я кладу вещи на пол и сажусь на матрас. Вдруг вижу, что по коридору в сопровождении надзирателя идет Платон Лебедев. Его ведут в соседнюю камеру. Он одет в спортивный костюм, сильно осунулся. Я смотрю на него, силясь что-то сказать. Когда-то, еще до моей работы в ЮКОСе, мы были знакомы. Я его не видел лет пять. Он меня не узнал. Как и я, Лебедев еще не знал, что он — мой «подельник». Об этом я узнаю лишь в августе 2010 года, когда его с Ходорковским будет судить Хамовнический суд.

Находят ключ от камеры. Открывается дверь, и я захожу в просторную полупустую шестиместную камеру. Там два человека. Одного из них я уже знаю — Сережа сидел со мной на малом спецу, когда его перевели сюда. Здесь он уже прислуживает другому зэку лет пятидесяти пяти — Мише Дашевскому. Моет полы, заваривает чай — одним тюремным словом, он здесь шнырь. Миша меня уже ждал. Он — очевидная сука и знает от оперативников о моем приходе. До меня он сидел в соседней камере с Лебедевым. Он много говорит о нем, наблюдая за моей реакцией. Еще больше он спрашивает. Не скрывает, что общается с оперативниками. Предлагает за деньги принести мобильный телефон, водку, какие душе угодно деликатесы. Хвастается, как хорошо они сидели здесь с каким-то заместителем министра и праздновали Новый год. Он не врет. Но меня все это не очень интересует, и я довольствуюсь ассортиментом тюремного магазина. В камере есть неслыханная роскошь — душ. Я тщательно моюсь и перестирываю все вещи, избавляясь от вшей.

Я нахожусь в этой камере несколько дней. Мы коротаем время за игрой в карты. Вечером надзиратель сообщает, что следующим утром я должен быть готов по сезону. Это значит, что меня куда-то повезут. После подъема я одеваюсь, и меня выводят из камеры. Опять — в стакан. Время шесть утра. Стою долго, не нахожу себе места. Ни сесть тебе, ни походить. Можно только стоять. Пытаюсь присесть на корточки. Тоже неудобно. Хочу в туалет, стучу в дверь — сначала ладонью, потом кулаком, потом ногой. Дверь уже сотрясается от моих ударов. Бесполезно. Не достучишься ни до них, ни до их совести — здесь царит абсолютное равнодушие. К одиннадцати утра за мной приезжает конвой и везет меня на допрос в Генеральную прокуратуру. Ура, я вижу белый снег из окна автомобиля, вижу небо и солнце!

Идиллия заканчивается в здании прокуратуры. В коридоре я встречаю Свету Бахмину. Нет, она не идет, а медленно передвигается. Лицо ее бело, как мел, взгляд устремлен в одну точку. Очевидно, она не видит ничего и никого вокруг. За руки, чтобы не упала, ее поддерживают два милиционера. Свету, на тот момент мать двоих малолетних детей, реально пытали. Меня приводят на допрос в уже знакомый кабинет, к уже знакомым следователям. Опять беседа. Опять пустые разговоры. Мне задают странные вопросы: бывал ли я в Самаре или Нефтеюганске?

Не понимая, к чему они ведут, честно рассказываю, что не был. Мне повезло. Иначе это послужило бы «доказательством» предварительного преступного сговора. Меня убеждают дать показания и признать вину. Кажется, такой пустяк, всего-то скажи: «Да, был знаком, получал указания, выполнял приказы, в чем глубоко раскаиваюсь», — и весь этот кошмар закончится, от тебя все отстанут. Но на повестке моего дня вопрос так не стоял, я не воспринимал их посулы. Я не знаю, как повел бы себя, если был бы в чем-то виноват, был бы знаком и получал указания. Здесь же не было ни первого, ни второго, ни третьего. Мне предлагают адвоката, от услуг которого я упорно отказываюсь. Я прошу дать мне возможность позвонить, в чем мне тоже отказывают. Начинается беседа. Кто-то входит и выходит, кто-то играет роль злого следователя, а кто-то доброго. Мне опять рекомендуют признаться и дать показания, пока не поздно. Дружеской беседы явно не получается. Один следователь, человек маленького роста, щупленький такой, одетый в серый костюм, при галстуке и белых носках, срывается. Он визжит и брызжет слюной: «Иваныч! Ты же русский! Что тебе эти евреи, эти Борисовичи?!» Он явно психически нездоров и опасен для общества.

Я не чувствую угрозы, не осознаю реальности происходящего. Мне кажется, что я попал в дурдом. Мои рассказы явно не нравятся следователям, и они разочарованы. Меня проводят в другой кабинет, к уже знакомому «доброму» следователю по особо важным делам господину Хатыпову. Он делает официальное предложение сказать то, чего не было. Мне это кажется дурным сном или сценой из дешевого кинофильма.

Я действительно не понимал, в чем меня обвиняют. «Добрый» следователь Хатыпов вежливо предлагает мне чай, башкирский мед, конскую колбасу и рисует перспективы скорейшего освобождения. Есть совсем не хочется. Спать тоже. Придумывать то, чего не было, мне тоже не хотелось, как не хотелось и конской колбасы. Разговор явно не клеился.

Так и не отведав башкирского меда, я возвращаюсь в тюрьму. Путешествие продолжается.

Владимир Переверзин: Сандерлай Энделай. Как выйти в транс в российской колонии

Во время заключения Владимир Переверзин, отсидевший 7 лет по делу ЮКОСа, нелегально вел записи о жизни в неволе. «Сноб» представляет первый рассказ — «Сандерлай Энделай»

Случалось всякое

За все время существования СИЗО «Матросская тишина» в нем произошло много различных событий. Так в 2006 году, 28 апреля, в изоляторе произошел пожар, где погибли двое заключенных и пострадал один из охранников, который выводил из помещений поднадзорных, а также трое пожарных, принимавших участие в тушении. Всего боролись с огнем пятнадцать расчетов.

Отбывали свое наказание в изоляторе многие известные люди, которые совершали не только криминальные преступления. Так, в свое время здесь содержались Ходорковский и Мавроди, бывший мэр Ярославля Урлашов и украинская летчица Надежда Савченко, по вине которой были убиты два российских корреспондента.

Будни кремлевской тюрьмы — взгляд изнутри

«Мои публикации о том, что генеральная прокуратура мстит мне за дело игорных прокуроров и арест сотрудника Генпрокуратуры Сергея Абросимова, а также детальный расклад о выдуманных обвинениях и мифических десяти миллиардах, вызвали неадекватную реакцию надзорного ведомства во главе с Юрием Чайкой.

Обидевшись, в том числе, и за своих сыновей (напомню, Артема Чайку в уголовном игорном деле называли главарем прокурорской банды, а Игоря Чайку не устраивала моя борьба с мусорным полигоном «Лесная»), он вмешался, чтобы превратить мое и без того нелегкое нахождение за решеткой в сущий ад. Как стало известно, заместитель Чайки пожаловался в министерство юстиции РФ на моих адвокатов, якобы они передают мне какую-то информацию, не относящуюся к делу.

Всем прекрасно известно, что 99% арестантов имеют в тюрьмах мобильные телефоны и передают какое угодно количество любой информации. Почему Чайка равнодушен к этому факту, а волнует его исключительно Шестун, хотя я всегда находился в спецблоках с особо строгим режимом, включая тюрьму «Лефортово», и ни разу за 8 месяцев не держал в руках телефона, вполне понятно.

Сын генерального прокурора Игорь Чайка в бытность советником губернатора Подмосковья в здании правительства Московской области лично сказал мне: «Ты — враг семьи» и велел не подходить к нему. Как ни пытаются голубые мундиры с пеной у рта и фальшивой театральностью доказать, что Шестун — рядовой гражданин, но всеми своими действиями они лишь подтверждают обратное.

После прокурорской жалобы в Минюст в 6-м спецблоке «Матросской тишины» начались ежедневные жесткие обыски в камерах с переворачиванием всех вещей, а у моих защитников сотрудники изолятора стали отбирать бумаги, составляющие адвокатскую тайну.

Мало того, мне по-прежнему отказывают в госпитализации по моему основному заболеванию, а у меня, напомню, диабет, извитость сонной артерии со стенозом 64%, потери сознания и, как следствие, высокий риск ишемического инсульта.

6 февраля я вместе с двумя сокамерниками объявил вторую голодовку с требованиями прекратить беспредел и госпитализировать меня в центр имени Бакулева. Ко мне пришла целая группа врачей и предложила отправить в «Кошкин дом» — психиатрическую больницу в Бутырской тюрьме. Я удивился, зачем мне «Кошкин дом», мне нужно лечение стеноза, диабета и сердечно-сосудистых заболеваний. Я часто теряю сознание, и мое состояние ухудшается.

Однако на следующий день вместо перевода в больницу меня заточили в СИЗО 99/1 ФСИН, или «Кремлевский централ». Уверен, этому поспособствовали герои моих публикаций, потому что попадают сюда исключительно по распоряжению с самого верха.

Этот филиал «Лефортово» широко известен своей «заморозкой» — полным отсутствием связи с внешним миром. Вдобавок ко всему следователь Роман Видюков уже два месяца запрещает мне свидания с семьей, а персонал СИЗО 99/1 умышленно препятствует моим встречам с адвокатами; несмотря на то, что они занимают очередь в 9 утра, запускают их лишь в конце рабочего дня за 10 минут до закрытия адвокатских кабинетов.

При этом фсиновцы отбирают у защитников документы по делу и стоят с видеорегистратором в метре от стола при моем общении с адвокатами.

Даже писем в этой тюрьме нет, потому что как только я заехал на «Кремлевский централ», цензор ушел в отпуск почти на два месяца! Совпадение?

Напомню, в ноябре, при этапировании из СИЗО-2, руководство «Кремлевского централа» отказалась меня брать, заявив, что «Шестун — мерзавец». Они знают, сколько жалоб я написал на коррупционные нарушения в «Лефортово», и не хотели поселять у себя такого бунтаря.

Впрочем, есть здесь и свои плюсы. Бытовые условия в СИЗО 99/1 весьма сносны, у меня сейчас большая камера, по которой можно даже ходить. Правда, из-за голодовки я не занимаюсь спортом — берегу силы. В камере есть холодильник и телевизор. Но у меня, как обычно, забрали и не отдают глюкометр, что при моем сахарном диабете является прямой угрозой жизни и здоровью.

Этот изолятор так же, как и «Лефортово», славится своими вип-арестантами, так что теперь в моих записках появятся новые герои.

Например, в 601-й камере сидит Николай Павлинов, известный житель города Чехов. Ему вменяют самую страшную статью уголовного кодекса — организацию преступного сообщества за якобы незаконное приобретение земельных участков и зданий, а ведь на свободе Николай строил храмы, ледовый дворец в Чехове, финансировал хоккейный клуб «Витязь», боксеров Поветкина и Лебедева.

Сосед Павлинова — Сергей Щипанцев (Малыш) стал известен после скандала с избиениями и вымогательствами в московском СИЗО-4 «Медведково», после которого даже был уволен начальник тюрьмы Алексей Хорев. Малыш в составе Люберецкой ОПГ получил приговор за разбой — восемь лет строгого режима и был этапирован в исправительную колонию во Владимир.

С учетом времени, проведенного в СИЗО, а это 6,5 лет, в колонии Малыш пробыл недолго и уже через три месяца готовился к условно-досрочному освобождению (УДО). Однако за два дня до свободы его этапировали на «Кремлевский централ» и завели новое уголовное дело по событиям в «Медведково».

Я сижу в 506-й камере, а по соседству, в 501-й, живет мэр Владивостока Игорь Пушкарев. Начальник управления «К» ФСБ генерал Иван Ткачев, убеждая меня написать заявление об отставке, бахвалился тем, как «закатал» «царя и бога Владивостока».

«Он был самый крутой, его на руках носили!» — рассказывал Иван Иванович об отношении жителей дальневосточной столицы к главе, однако это не помешало арестовать Пушкарева на пустом месте и влепить ему целый букет статей УК РФ — 201, 204, 285, 290, 291, 327 — злоупотребление полномочиями, коммерческий подкуп, взятка…

По закону, рассмотрение по существу дела Игоря Пушкарева должно было происходить в Приморском крае, по месту инкриминируемого преступления, однако генерал Ткачев, прекрасно понимая, что судьи Владивостока могут не пойти на поводу у центрального аппарата ФСБ и вынести объективный приговор, лично, за своей подписью, написал ходатайство заместителю генерального прокурора России Виктору Гриню об изменении территориальной подсудности дела. Гринь, конечно же, не мог ослушаться Ткачева, поэтому заседания по делу мэра Владивостока проходят в Тверском суде Москвы, который по качеству кривосудия может соперничать с Басманным.

Экс-министр финансов Подмосковья Алексей Кузнецов сидел в 609-й камере. Он ел все подряд — и баланду, и еду из дополнительного питания, аппетит у него отличный, он очень чистоплотный и скромный. Алексей Викторович спал на втором ярусе, все время писал стихи и читал труды Ницше и Фрейда, взятые в тюремной библиотеке, выписывал их цитаты себе в тетрадь.

У экс-министра финансов Подмосковья есть 30-летняя девушка в Париже, на которой он хочет жениться, как только выйдет на свободу. У него четверо детей, одна дочь от Жанны Буллок, она работает в США в партии Хилари Клинтон. Еще есть 32-летний старший сын и две дочери от предыдущей жены, они тоже живут за границей.

Десять лет назад Кузнецов поссорился со своей матерью и до сих пор с ней не разговаривает. Конфликт произошел из-за сестры, которую посадили на 7 лет по его уголовному делу. Она отбывает наказание в Костромской колонии — той же самой, где сидела мой заместитель Елена Базанова, которую арестовали в самый разгар моей борьбы с подмосковной прокурорской бандой, крышевавшей казино.

Задерживало Елену Юрьевну ГУЭБиПК, вся верхушка которого спустя несколько лет сама оказалась в тюрьме по обвинению в фабрикации уголовных дел и организации преступного сообщества, а руководитель этого элитного подразделения МВД генерал Денис Сугробов получил 12 лет лишения свободы.

До этапирования на Кремлевский централ Алексей Кузнецов уже отсидел шесть лет во Франции, в том числе, два года под домашним арестом. Ему обещали самый комфортный следственный изолятор Москвы — СИЗО 99/1, здесь и правда лучшие бытовые условия. Также ему гарантировали, что он будет сидеть в Брянской колонии после приговора, а его уголовное дело из 150 томов никак не будет меняться, ему просто объявят приговор и отправят на зону с учетом отсиженного за границей. Кузнецов настроен очень оптимистично.

Во Франции в СИЗО было комфортно, один в камере площадью 20 квадратных метров, где был телевизор, холодильник, телефонные звонки без ограничений, видеоигровые приставки и так далее. Русских в тюрьме было мало, в основном, арабы, но еще есть украинцы и армяне.

Многие помнят, как 2009 году неофициально накануне новогодних праздников Владимир Путин настоятельно не рекомендовал российским чиновникам появляться на фешенебельных альпийских курортах. Однако во французском Куршевеле журналисты застукали и президента Олимпийского комитета Леонида Тягачева, и директора ФСО Евгения Мурова, и беглого министра финансов Подмосковья Алексея Кузнецова, и руководителя ЦИК «Единой России» Андрея Воробьева, который увидев, что его узнали, попытался спрятаться, чтобы избежать скандала.

Причем в узком кругу было поговаривали, что Воробьев вместе с Тягачевым и Муровым отмечали Новый год вместе с Кузнецовым и даже вели переговоры о том, как решить проблемы экс-министра финансов.

На 12 февраля у меня было назначено очередное судебное заседание по продлению ареста. Как всегда, я подготовил обличительную речь на нескольких листах, чтобы произнести ее в присутствии моих соратников и большого количества журналистов, и взял ее с собой вместе с другими необходимыми документами.

Но не тут-то было! Конвоиры попытались у меня отнять бумаги. За восемь месяцев моего путешествия по московским тюрьмам, а я сменил уже шесть изоляторов и несколько десятков камер, с такой наглостью и беспределом я столкнулся впервые. Конечно же, никаких законных оснований отбирать у меня документы к суду никто не имел права, и я отказался их отдавать.

Вертухаи, недолго думая, решили применить против меня космический десант. На меня налетело около двадцати сотрудников ФСИН в гермошлемах, повалили на асфальт перед автозаком и долго били резиновыми дубинками, прыгали по мне. Я был еле живой, ныло все тело, было больно дышать. Работали эти космонавты очень умело, практически не оставляя внешних повреждений, лишь небольшие гематомы, зато почки мне отбили. Чуть позже развилась сильная головная боль и рвота. Я даже толком не мог сам идти.

В таком состоянии меня погрузили в автозак, где уже сидели другие арестанты СИЗО 99/1, слышавшие, как меня избивают. Познакомился лично в автозаке с мэром Владивостока Игорем Пушкаревым. Он относится ко мне с уважением. Я обещал дать показания на его суде по поводу угроз генерала ФСБ Ткачева и политического характера преследования Пушкарева.

Как только мы добрались до Басманного суда, я попросил вызвать скорую помощь. Фельдшеры приехали и сказали, что меня необходимо забрать в приемный покой, однако конвоиры запретили это делать, и медицинская помощь мне не была оказана.

На продление ареста собралось огромное количество журналистов с телекамерами. В основном, это были федеральные ТВ — «Первый канал», «Рен», «Звезда», которые дают исключительно очерняющие меня репортажи. Честно говоря, думал, что арест сенатора Рауфа Арашукова полностью перебил мою историю, и интерес ко мне должен спадать, но раз телевизионщики так дружно собрались, то ничего хорошего ожидать не следовало. Я не ошибся.

Представитель генпрокуратуры Степан Тюкавкин, практически неслышно сидевший половину заседания, во второй части неожиданно выдал неуклюжую театральную речь, которая, видимо, должна была претендовать на сенсацию, но вышло, как в несмешном анекдоте.

Представитель генеральной прокуратуры России, как обиженный ребенок, начал жаловаться, что Шестун пытается дискредитировать правоохранительные органы, заявил, что голубые мундиры вовсе не мстят мне, и что Шестун для них — рядовой гражданин, при этом сравнив меня с совсем не рядовыми полковником Дмитрием Захарченко и губернатором Сахалина Александром Хорошавиным.

Затем Тюкавкин зачем-то, разглашая врачебную тайну, зачитал во всеуслышание результаты моей психиатрической экспертизы в институте имени Сербского, установившей мою полную вменяемость. При этом озвучил исключительно негативные выдержки из описания моей личности. Свои басни Тюкавкин завершил чтением некоего «перехваченного» письма, о подлинности которого можно судить по тому, что он отказался показать его судье, адвокатам и вообще приобщать к делу.

Все это было похоже на дешевую безыскусную клоунаду с блеклым актером. Эту стопроцентную клевету с переворачиванием смысла я легко разбил фактами в ответной речи на суде.

Какой же я рядовой, если я — единственный гражданин в истории России за последние 10 или 20 лет, по чьему заявлению был посажен в тюрьму сотрудник генпрокуратуры на генеральской должности! Также я являлся заявителем по делу игорной прокурорской мафии, по которому 10 высокопоставленных сотрудников сели в тюрьму. В показаниях зампрокурора Московской области Станислав Буянский называл сына генпрокурора главарем банды, и Артем Юрьевич Чайка уже стал объектом разработок УСБ ФСБ и Управления «М» ФСБ.

Прямые подчиненные Юрия Яковлевича обеспокоились тем, чтобы заткнуть мне рот, из-за чего меня перевели в условия полной изоляции на «Кремлевский централ», да еще и избили, отнимая документы к суду.

Если я обычный человек, то почему тогда генпрокуратура собрала целый брифинг с участием федеральных СМИ, посвященный мне, и придумала 10 миллиардов? В списке имущества нет ничего моего, кроме дома и одной машины! Но я свой дом заработал, я был президентом Серпуховского союза промышленников и предпринимателей, крупнейшим предпринимателем в Серпухове, платил гигантские налоги и сдавал декларации о доходах, где каждый гвоздь, каждая доска, каждый кирпич моего дома учтены.

Следователь Видюков еще в августе, когда я находился в больнице после 26-дневной голодовки в «Лефортово», сказал, что Генпрокуратурой уже принято решение о том, что я пойду по пути Захарченко и Хорошавина, и у меня изымут все.

Я уже не говорю о том, что генерал ФСБ Ткачев, производивший задержания всех губернаторов, еще в 2022 году до возбуждения уголовного дела говорил, что мы заберем все у тебя, у твоих родственников, у твоих знакомых, у бизнесменов, которые даже к тебе отношения не имеют. Когда я возражал, что это незаконно, Ткачев лишь посмеивался, заявляя, что «суды и прокуроры под нами». Теперь вся Россия видит, что так и происходит.

На репризу господина Тюкавкина, что я хочу дискредитировать правоохранительные органы, я прямо в лицо всем присутствовавшим заявил, что многих прокуроров, следователей, сотрудников ФСБ и судей нужно судить. Откуда у того же Юрия Чайки замок на Рублевке? Генпрокурор никогда не занимался бизнесом и не имел доходов, как я.

Именно поэтому Министерство юстиции РФ не ратифицировало 20-ю статью Конвенции ООН о незаконном обогащении, ведь в таком случае все эти генералы и полковники юстиции и, в первую очередь, Чайка отправятся в тюрьму.

Следователь СК Роман Видюков не привел никаких новых доводов о необходимости продления моего ареста, на что судья Карпов ему сделал замечание. Мало того, на каждом продлении ареста я прошу очных ставок с теми, кто говорит что-то против меня, чтобы высказать свои аргументы. И всегда следователи обещают судье, что в следующий раз тут же приступят к ним, но за восемь месяцев этого так и не произошло!

Таким образом, следствие умышленно волокитится, необходимые следственные действия не проводятся, вместо этого Видюков допрашивает десятки случайных свидетелей, которые ровным счетом не имеют никакого отношения к делу и не могут ничего пояснить, а также заказывает длительные, бессмысленные экспертизы. Я уже не говорю о том, какое давление оказывают сотрудники ФСБ и следователи СК на свидетелей, запугивая их арестами, угрожая порчей имущества и проблемами родственникам.

Главным же аргументом продления ареста стало возбуждение еще одного уголовного дела по статье 290 УК — «взятка» по голословным показаниям Татьяны Гришиной, начальницы подразделения администрации района, курировавшей спорт.

Никаких взяток от Гришиной я, конечно же, не брал. Этот оговор был выбит из нее классическим путем: 63-летнюю тяжело больную женщину, которая недавно похоронила дочь, мужа и мать, бросили за решетку по другому уголовному делу по статье 159 УК, а дальше по знакомому сценарию: оговори Шестуна и выйдешь на свободу.

В этом вся работа следователей сегодня. Они не ищут доказательства, как в сериалах или учебниках, они просто задерживают кого-то и ставят ультиматум. Как только Татьяна Николаевна дала «нужные» показания, ее тут же выпустили из тюрьмы.

Помимо всего адвокат Гришиной — бывший сотрудник Серпуховской городской прокуратуры Михаил Жданович, фигурант дела о подпольных казино, просидевший год под арестом по моему заявлению — очевидно, воздействовал на Татьяну Николаевну с целью отомстить мне.

При этом «защитника» совершенно не волновала участь самой Гришиной, ведь если до этого ей вменяли более «легкую» статью, то оговорив себя по особо тяжкой 290-й, вряд ли она может рассчитывать на то, чтобы остаться на свободе. Закошмаренная ужасами тюрьмы и «добрыми» советами Ждановича, она вряд ли осознавала, что лишь усугубила свое положение. Между делом, супруга Ждановича на момент его ареста являлась личным секретарем генерального прокурора Юрия Чайки.

Дальше больше. По показаниям, некая Кривова носила мне деньги в кабинет. Однако я сразу заявил, какая Кривова? Я даже не знаю, кто это такая. Она никогда не заходила в мой кабинет. Что сделали фокусники-следователи? Поняв свою ошибку, они тут же состряпали протокол дополнительного допроса, и теперь уже не Кривова, а Гришина заходила в кабинет с деньгами. Это же просто какая-то игра в наперстки и прохиндеи с большой дороги!

Помимо слов Гришиной, у следствия нет никаких доказательств: ни диктофонных записей, ни самих денег. Татьяна Николаевна не помнит ни чисел, когда она якобы давала взятки, ни сумм. Причем деньги она якобы давала в то время, когда я был председателем Совета депутатов и не являлся ее начальником, не имел соответствующих полномочий.

Странно, что в те годы, когда я был ее руководителем и возглавлял администрацию, до 2013 года, она мне подношений как раз не давала. Сплошные несостыковки, которые подтверждают липовость обвинения.

Что же касается самого первого обвинения по постановлению 9-летней давности, то оно такое же фейковое. Нет никакого преступления в том, что администрация района дала предпринимателям участки по льготной десятикратной ставке. Земля используется по назначению, на ней построены торговые центры, в бюджет уплачиваются налоги.

Всем заводам, всем отелям, а их построено очень много за 15 лет в Серпуховском районе, земля предоставлялась по льготной цене. Серпуховский район — удаленный от МКАД, граничит с Тульской и Калужской областью, что и определяет рыночную цену на землю.

Я проделал огромную работу с инвесторами, привлек в район десятки самых современных предприятий с российским и зарубежным капиталом, включая уникальные для нашей страны — единственная в России компания, производящая инсулин от субстанции до капсулы по европейским и американским стандартам. ЗАО «ФП Оболенское» — лидер отечественного рынка по производству лекарств твердой формы (таблеток).

Крупнейший лифтостроительный завод в деревне Ивановское посещал председатель правительства Дмитрий Медведев и проводил на нем совещание кабинета министров. Предприятие «Маревен Фуд Сэнтрал» — крупнейшие инвестиции Вьетнама в Россию, за что я получил государственную награду Вьетнама — Орден Дружбы и звание почетного гражданина Ханоя.

Миллиард частных инвестиций вложен в школу-интернат «Абсолют» по австрийскому проекту для детей-сирот с ограниченными возможностями. Рядом с ней — коттеджный поселок для приемных семей, построенный на частные деньги «Лукойла». Оба объекта безвозмездно переданы правительству Московской области.

Все они получали землю по льготной 10-кратной ставке, потому что иначе эту землю никто не купит. Нет сделок вообще по кадастровой стоимости, так как она не соответствует рыночной.

Губернаторы других регионов приезжали ко мне и направляли глав своих муниципалитетов, чтобы я делился с ними опытом. То, что я поднял район, подтверждают и мои друзья, и мои враги. Судья Артур Карпов около получаса перечитывал мои награды, а ведь практически все они были даны за развитие экономики — именно за то, за что меня теперь судят…»

Подробности противостояния экс-главы района с губернатором Андреем Воробьевым и генералом ФСБ Иваном Ткачевым — в подборке ПАСМИ «Кто такой Александр Шестун, и за что его посадили».

Нововведения в изоляторе

«Матросская тишина» – СИЗО, где проблема переполненности остается одной из основных. Произошло здесь и немало нового в последний год. В изоляторе полностью была заменена система, обеспечивающая безопасность. Качественное видеонаблюдение и хорошая сигнализация помогут лучше следить за порядком в заведении. К новому году был произведен ремонт, и теперь в камерах условия для содержания стали намного лучше. Обновленные и хорошо отремонтированные камеры теперь больше напоминают номера хостела. Благодаря проведенной реконструкции, камеры СИЗО «Матросская тишина» стали просторнее, ведь раньше они были рассчитаны на двадцать пять спальных мест, а теперь в них селят заключенных по восемь. В изоляторе появились закрытые туалетные кабинки и раковины.

Еще одно нововведение порадовало заключенных, «Матросская тишина» (СИЗО) даст теперь возможность в отведенный для этого период всем смотреть телевизор. Теперь в отремонтированных камерах установлены специальные полки для этого. Но приносить телевизор будут на строго ограниченное время.

Еще на территории изолятора выпекают отличного качества хлеб, который можно сравнить с продукцией лучших пекарен. Работают здесь сами заключенные. В ближайшее время планируется, что рядом с СИЗО будет построен медицинский центр, что, естественно, поможет лучше следить за здоровьем находящихся в нем.

Режим содержания в Матросской тишине

Камеры в Матросской тишине рассчитаны на 3-4 подследственных. Почти в каждой камере имеется холодильник и телевизор. Камеры, рассчитанные по закону на 3-4 человека, по последним данным переполнены, и заключенным приходится спать в две, а то и в три смены.

Надежда на будущее

«Матросская тишина» (СИЗО) отзывы имеет разноплановые. Чаще всего не очень лестно отзываются о качестве предоставляемого здесь медицинского обслуживания. По мнению многих людей, чьи родственники сидят в изоляторе, медпомощь или оказывается не своевременно, или не оказывается вообще. Часто говорят о перенаселенности камер, то есть в них содержится больше заключенных, чем положено. Это также отражается на персонале, который охраняет отбывающих наказание или ожидающих свой приговор. По правилам, один надзиратель должен сопровождать не более четырех арестантов, на деле их выходит от семи до девяти. Начальник СИЗО всеми усилиями старается изменить ситуацию в лучшую сторону.